Записки сумасшедшего

[Капитан Улитка 250]

Сон

23 декабря, 2012

И видит он свою комнату, в мрачном, темном оттенке игристой ночи. Он знает, что мама еще жива и спит с отцом в соседней комнате, следовательно, ему около пяти лет от роду.

Состояние его было какое-то такое забавное, искристое и приятное. Тихий гул от газового отопления словно шептал «Не бойся» и, так и манил к своим большим, выкрашенным в бледно-зеленую краску, чугунным батареям. Он скидывает с себя одеяло и подходит к окну, над которым, в лунном столбе света, плавно колыхались прозрачные тюли. Они как будто парили на невидимом сквозняке, который тайно и почти незаметно пробирался через слегка приотворенную форточку.

Он смотрит в окно, за которым стояло одноэтажное здание, торец которого с одним единственным окном выходил как раз в сторону окна квартиры Задирихиных. Это таинственное здание всегда влекло его детское любопытство, и он всеми силам пытался разгадать, что же находилось за этим окном. Вот и сейчас, он смотрел на него, облокотившись на подоконник и одновременно осознавая безопасность, и чувствуя неприязнь за этим окном. Это чувство, рождало в нем стаю щекотливых мурашек, которые табуном пробегали вдоль всей его спины, и где-то за крестцом уже теряли свою силу.

А то окно всегда было закрыто белой шторой, а сейчас, в добавок ко всему, в нем горел сине-фиолетовый свет. Свет этот, бывало то моргнет быстрой очередью, то зависнет, словно сканируя все окружающее под собой. И так было ему страшно смотреть на это, что просто хотелось кричать и трепетать от восторга. И вдруг в его сердце кольнуло. Нео[еврей]анно прямо из-за самых занавесок появился белый колпак, тот самый хлопчатобумажный колпак, которыми пользуются врачи в любых больницах. Колпак то нырял в занавески, то выныривал, или принимался ходить вокруг да около. Сердце замедлило ритм, дыхание последовало его примеру. Глаза максимально открылись, и он просто оцепенел от увиденного.

Этот кто-то, что-то делал, - делал то самое, что ему так хотелось узнать. Но вдруг колпак замер, потом резко шторка открылась, и сбоку от показавшихся бледных, голых ног, возник силуэт, который стал также с интересом смотреть на него. Он ахнул и, вскинув свою шторку, прыгнул под одеяло, словно перепугавшийся зайчонок. Но вскоре он забудет об этом.

Изменено Октябрь 21, 2013 пользователем Капитан Улитка

[Капитан Улитка 250]

В бреду

[Зарегистрируйтесь чтобы видеть изображения]

23 декабря, 2012

…День. Солнечный, такой яркий день, что посмотри прямо на солнце и, ослепнешь навсегда. Серый девяти этажный дом, перед которым стоит хорошая детская площадка для игр с песочницей со свежим песком. Ухоженные полесадники, перед раскрытыми настежь окнами. Жара. Пчелы с свойственным им трудолюбием, громко жужжа, собирают нектар с цветущего шиповника. Раскаленный асфальт то и дело пудриться тополиным пухом, стало быть - июль.

Одиночные машины, плавно въезжают во двор и забирают кого-либо на дачу или на речку.

В песочнице сидит девочка лет пяти, одетая в легкий сарафан и повязанная белым платком. Она тихо напевает песню из какого-то мультфильма, и с серьезным лицом лепит с песка различные формочки.

- Мама! Мама! – вдруг вскрикивает она и смотрит в сторону одного подъезда, возле которого сидят пять женщин и разговаривают о чем-то.

- Что, милая? – спрашивает одна из женщин.

- Гляди, какая у меня формочка, - говорит девочка, прищурив глаза.

- Да-да, красивая, - отвечает ей мать и снова вливается в прерванный разговор.

Вдруг, к девочке незаметно подходит мальчик такого же возраста с большой пластмассовой машиной в руке.

- Формочка – бяка, - говорит он ей, - вот, машинка. Мне папа купил.

- Мне это не интересно, - бубнит девочка себе под нос, даже не посмотрев краем глаза на игрушку.

А давай… Давай, я буду на этой машине подвозить тебе песок, а ты будешь делать из него свои формочки, - предлагает мальчик.

- Давай! – соглашается она.

И они начинают увлеченно играть. Но вскоре к песочнице подошел мальчик постарше и отобрал машинку. Обиженный мальчуган заплакал и побежал домой. В это время домой на обед приходил его отец. Его строгий вид, и в аккурат сидевшая форма, заставили мальчика немного прийти в себя.

- Что случилось? – спросил он ровным голосом его.

- У меня отобрали машинку, - с взглядом жалобной дворняги проговорил всхлипывая мальчик.

- Кто?

- Плохой мальчик, он немного меня больше…

- Иди назад. И без машинки не возвращайся, понятно?

Он вздрогнул, но хмурый взгляд отца заставил повиноваться и вернуться. Через несколько минут он вернулся весь поцарапанный, с синяками и ушибах.

- Ну, вернул?

- Да.

- А словами не пробовал?

- Пробовал.

- Как ты пробовал?

- Я сначала сказал: «отдай, пожалуйста», но он не хотел, тогда мне пришлось отобрать машинку у него самому.

- Молодец. Иди, умойся и садись обедать.

Он побежал дальше.

Туманная пелена образов сменилась так резко, что весь выше описанный случай даже не успел толком преобразоваться разумом как следует, и потому как горсть песчинок, разлетелся в безграничном пространстве неведомого.

И вдруг, он видит, что на краю кровати, у самых его ног, сидит клоун, который был весь в цветной одежде, с красными, пышными волосами, с большим красным носом такого же цвета, и до ужаса глянцево-белым лицом. Под ярко выделенными глазами, были видны черные капли. Нарисованная улыбка его, тянулась от уха до уха, а когда он улыбался, то казалось, что она заходила за уши.

Клоун сидел мерно, с вытянутой прямой спиной, держа обе руки на своих сомкнутых коленях. И вся эта фигура его, казалась какой-то нереальной; не жизненной; однако, было видно, как моргали глаза, - а блик луны, отражаемый в них, щекотал прямо таки душу.

[Зарегистрируйтесь чтобы видеть изображения]

- Чего тебе? - спросил его спокойно Задирихин, даже нисколько не удивившись, хотя другой бы на его месте, сначала бы подумал: " С чего бы это вдруг, цирковой клоун, посреди ночи, делает в его комнате? Как он вообще попал сюда?!"

Клоун молчал. В ответ он только наклонился немного и, осторожно протянув руку, положил ее на левое колено Задирихина, которое немного пошевелил; потом резко отдернул руку назад, подобно тому, когда касаются чего-нибудь горячего. Он оценил реакцию Задерихина, после чего проделал тоже самое еще раз, только на этот раз, все его действие было намного быстрее и осторожнее.

- Да что это такое?... Да что?! Да кто ты такой?!!! - не выдержал наглости клоуна Задирихин и, привстав немного с кровати, что есть силы толкнул его в бока. Тот полетел кубарем, собирая все на своем пути и рождая при этом большущий грохот. По-видимому, ему сильно досталось, так как были слышны стон и оханье.

- Да ты, ты Черт тебя дери! - продолжал говорить Задирихин.

Клоун, наконец, успел подняться, и чуть отряхнуться. Потом он засмеялся. Поначалу смех его было беззвучным, но постепенно он стал все более и более различим и слышен. Хотя в принципе, это было вообще трудно назвать смехом, скорее всего это был проблеск чего-то похожего на смех, не иначе. Вскоре смех стал все громче и громче и, вскоре достиг гомерической стадии. Той самой стадии, когда легкие готовы подвергнуться эмфиземе и раздуться в трое больше своего объема и лопнуть, в конце концов! Он замер так резко и нео[еврей]анно, как и начал. Пристально проткнул Задирихина взглядом и, наконец, промолвил:

- Черт говоришь? Че-е-е-е-рт!!!

И топнув ногой, которая тут же мигом превратилась в крупное копыто, прямо на его глазах обернулся в здоровенного черта, объятого пламенем и глазами извергающего электрические разряды. Дико взревев криком сирен, он кинулся на Задирихина, который инстинктивно успел прикрыть голову двумя руками…

Но что такое? Он убрал руки и огляделся. В место жесткого и смертоносного нападения, его о[еврей]ала другая картина: он каким-то неописуемым образом оказался по середине зеленеющей поляны. Трава была такой густой и мягкой; такой свежей и яркой. Кругом росли цветущие сирени, небо было призрачно голубым и прозрачным. А воздух – словно само составляющие идеала, как маслом смазывал легкие и бережно укрывал их собою. Прилив этой частоты заставлял кровь кипятить тестостерон и возрождать небывалые влечения к противоположному полу. Все кругом благоухало и улыбалось ему. Ласточки, порхающие в этом воздушном море, будто подмигивали ему и своим пением придавали всей этой атмосфере нереальную сказку. Он попробовал пойти, но у него в место этого получилось лишь плавный отрыв от земли и легкий полет над шелковистой травой. Таким образом, оказался он на середине поляны, между множеств сиреневых и белых сирень.

Впереди он увидел белую скамейку сделанную в классическом стиле, на которой сидел размывчатый человеческий силуэт. Он стал осторожно приближаться к ней, так как последний случай с чертом сильно напугал его. Как оказалось дальше, силуэт принадлежал молодой девушке, одетой в белое платье. Но до того ее контр был расплывчат и не четок, что разглядеть лицо просто не было возможности. Словно плохая фотография, сидела она в соломенной, желтой шляпке и смотрела куда-то вперед. Он обошел скамейку и, встав впереди, посмотрел на ней в упор. Она наклонила голову вперед, и он наклонился, прищуривая глаза, она наклонила еще больше давая знать, что не хочет чтобы её лицо было известно. Хотя и без того, угадать какие-либо знакомые черты в нем было невозможно. Тогда он присел рядом на противоположный край, и тоже посмотрел в ту сторону, куда смотрела она. Но впереди, кроме густой сирени ничего не было.

- О чем вы думаете? – спросил он её.

Она не сразу ответила ему. Молчание длилось с минуты две, после чего, наконец, он услышал холодный ответ:

- Я думаю что, почему эта белая сирень, зовется сиренью?

И он не сразу мог ей ответить. Он в первую очередь был немало удивлен такому вопросу: с одной стороны простому и легкому, - с другой, необычному и сложному.

- Наверно это всего лишь одна из разновидности сирени обыкновенной.

- Вы так считаете? – удивленно спросила она, по-прежнему не поворачивая голову в его сторону.

- Ну да, - пожал он плечами и сильней наклонил голову, стараясь заглянуть ей в лицо. Так ничего не добившись, он в конечном итоге не выдержал и, поднялся с места.

- Куда вы? – спросила девушка.

- Мне трудно с вами разговаривать, не видя вашего «носогубного треугольника». Кто вы? Мы знакомы?

- Пока нет. Но вскоре, я думаю, нам предстоит это сделать.

Она встала и, не оглядываясь, пошла в сторону сирень.

- Постойте! – крикнул Задирихин. – Куда же вы?

Но её силуэт таял так быстро, что вскоре, через каких то пару секунд рассеялся окончательно и уже вообще стал не различимым.

Он пошел дальше, за ней, сквозь густые ветви сирени – пока, наконец, не вышел на большую открытую поляну, где паслись белоснежные ягнята. Он присел на корточки и вгляделся в эту неописуемую красоту и этот необычайный пейзаж. Душистые и ватные облака остановились на какое-то мгновение в синем небе и, глубоко вздохнув, тронулись дальше. Ветер, юным мальчишкой присел рядом и, расправив свои белокурые кудри, вместе с ним стал смотреть на необъятную ширь. Он улыбался ему, смеялся, показывал пальцем в небо, где на небольшой высоте летала стая белых голубей. Задирихин вгляделся в этот полет, в котором кроме Мира и доброты, еще была видна любовь и сильная надежда на самое лучшее. Может быть даже надежда на красоту. Но, как известно: все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться.

Так произошло и сейчас: облака быстро настигла черная туча, которая с превеликим аппетитом проглотила все небо в целом. Теперь черный фон, стал смолой сползать все ниже и ниже, пока не настиг белых птиц и не разорвал их в клочья. Их пух, как снег – покрыл собой небольшой радиус поляны, как раз там, где стоял Задирихин. Однако один из многочисленных лучей солнца, ещё смог прорваться сквозь эту черную завесу и освятить место Задирихина. Но сила его света была сильна настолько, что не зажмуриться было просто нельзя. Но вдруг все погасло, и голос во тьме сказал:

- Иди сюда.

И он пошел. Пошел - не зная и не видя дороги. Холод обнял его. Повеяло сыростью и мокрой землей. Постепенно глаза его стали привыкать, и уже могли различать извилистые своды и свисающие с них сталактиты, покрытые сплошь густым мхом и плесенью. Голая подошва его чувствовала под собой холодную твердость, типа мрамора или что-то вроде того, но он точно мог предположить, что под ногами была не земля, а холодный, твердый камень. Что-то капнуло ему за воротник. Вода, на вкус простая и чистая вода. Он мог подумать, что в данный момент находиться под руслом реки или какого-то озера. Вода просачивалось повсюду. Временами, можно было услышать грохот метро, которое пугающим эхом пробегало где-то рядом. «Уж, не в пещере ли я?» вдруг подумалось ему, пока он не наткнулся на долго ждущее препятствие. На ощупь – плоская стена; влажная, липкая и такая же холодная, как и тутошняя атмосфера вокруг. Покопавшись немного, он наконец нашел ручку и дернул что есть силы на себя. Со скрипом открывшейся пейзаж был не лучше предыдущего, с той только разницей, что до недавнего времени там вообще ничего нельзя было разглядеть, а здесь – было ясно, что перед ним открылось открытое пространство, на котором разворачивались омерзительные декорации. Режиссером всей картины являлся большой, жирный месяц, который светился неоном, хорошо показывая всю готическую сцену.

Впереди на большом холме стояла высокая полуразрушенная церковь с когда-то стрельчатыми окнами, которые сейчас отсутствовали и пропускали сквозь себя поток хорошего сквозняка. Толстая паутина колыхалась в них, подобно дышащем жабрам, что говорило о давней заброшенности. Однако не все так было, как казалось на первый взгляд. Из самого её сердца, доносился звук, принадлежавший церковному органу. Клавиши этого органа бегали сами по себе, выбивая леденящею кровь мелодию. Будто невидимый импровизатор, забыв о своем не существование, с неведомым вдохновении работал с этим классическим инструментом, не обращая ни на что вокруг. А у самого подножья этой церкви, ровными рядами строились многочисленные надгробья – это было кладбище.

Кладбищенские кресты, от этой музыки пошатывались и, чуть ли не ходили ходуном.

Поняв, что это за место, он еще более ужаснулся и заставил себя ущипнуть в большом желании выйти из кошмара. Страх сковывал его члены и начинал туманить здравомыслие. Но боль от щипания была настолько сильна и неприятна, что ему не оставалось ничего другого, как смериться с этим кошмаром и, посмотрев на яркий месяц жалобным взглядом дворняги, двинуться дальше по прямой тропинке, сквозь шатающиеся кресты и все более нарастающего баса органа. Только сильное дыхание и, заметно ощутимое биение сердце, подсказывало ему о том, что он еще жив и не является составляющим данной картины. Он жив! Жив и готов кричать во все горло на зло этому отвратительному и устрашающему органу. Смахнув со лба выступающей большими каплями пот, он усилил шаг и пошел дальше, пока прямая тропинка не привела его к оградке одной могилки.

Дальше идти было некуда - кругом одни могилы, а дорогу назад съела темнота. Отдышавшись, он открыл калитку и вошел внутрь, где перед ним, утопая во мраке, возвышался высокий, черный памятник. Он подошел к нему тихо и попытался разглядеть его – однако ничего не было видно. Похлопав себя по карманам, он, к своему удивлению обнаружил в одном из них коробок с отсыревшими спичками. Откуда у него спички, если он никогда не курил? Уж не козни ли это данного сценария, чертога месяца, который в данный момент, как специально, находился дальше него – за памятником, и своим ярким освещением был сейчас бесполезен?

Он достал спичку, и принялся одновременно натирать об волосы ее головку и черкашь, что бы немного сделать их сухими. Спичка не сразу зажглась. С третьего раза, родила она вялый голубой огонёк, который и то, чуть было не сбил промчавшийся сквозняк. Прикрыв огонь ладонью, он поднес его к лицевой стороне и осветил памятник. Табличка была вся запыленная, а проглядывающиеся буквы были едва различимы. Протерев её несколько раз рукавом свободной руки, он смог, - наконец – прочитать, кому принадлежала эта могила. От прочитанного, он вскрикнул и, споткнувшись, упал назад. На памятнике было написано его Фамилия Имя и Отчество, а так же даты рождения и смерти. Он только что, сам того не зная, посетил свою собственную могилу.

Такая фантасмагория, могла свисти в могилу кого угодно, а ему так вообще далеко ходить не нужно было – его могила была у самых его ног. Патетическое его состояние было весьма обоснованно и полностью оправданно. Он закричал, что есть силы, во все горло – как мог! И инфернальный крик его, был слышан за многими километрами вокруг. Однако встать он не мог при всем желании: воздух сделался до того плотным и тяжелым, что все движения его приравнивались движениям в воде на большой глубине. Но он ни на минуту не хотел сдаваться. Чья-то костлявая, - но уж очень таки мощная, - рука, схватила его за лодыжку и потянула назад. Стиснув зубы от боли, он, врывая пальцы в землю, по сантиметрам подтягивал свое тело ближе к калитке. Но земля под ним становилась всё мягче и рыхлее с каждой секундой, пока, наконец не исчезла и он всей свое массой провалился в двух метровые покои, где еще какое-то время продолжал ощущать боль в ребрах, и только немного погодя, окончательно затих. Темнота.